Примечательны многие прояснения, сделанные Экхартом касательно предшествующей ему мистической традиции, но для нас, особенно после разбирательства с отточенными формулировками созерцания Кузанца, было бы наиболее интересно понять аскетическую психологию, вытекающую из практики созерцания. Не является ли призыв освободить душу ото всего содержимого для вхождения в нее бога признанием поражения перед затруднительностью чувственной жизни? Не является ли аскетика жестком слабости и обиженной зависти, бегством от ведомых более счастливым участникам повседневности благ? Действительно ли человек, понятый как целостность, может пережить посреди повседневности преображение за счет духовной практики, и уместна ли здесь к тому же какая-либо концептуализация, наподобие известного экхартовского различия между “Богом” и “Божеством”? Почему практику эту следует рассматривать не как “мое” или чье-либо еще созерцание, но как взаимное событие, не предполагающее выясненных участников? 

Данный текст, как кажется, позволит нам выработать прояснение, т.к. в нем емко и показательно выражены настроения зрелого Экхарта времен его интенсивного общения с низовыми религиозными движениями. Помимо разбирательства с концептуальной системой наиболее известного рейнского мистика мы затронем парой слов его учеников, Генриха Сузо и Иоганна Таулера, которые различно развили аскетическое учение своего наставника в плоскостях как практической, так и теоретической. Возможно, найдем еще время упомянуть раннехристианскую монашескую письменность, например тексты “Макариевского корпуса”.